Знакомые Михаила Юрьевича Лермонтова описывали его как человека вспыльчивого, циничного, склонного к насмешкам и эпатажу. Часто объектом критики становился не только он, но и его творчество, оно вызывало неоднозначную реакцию как у современников, так и у потомков. Лермонтова обвиняли в подражательности, в отсутствии оригинальности, в чрезмерной мрачности, в стилистических ошибках, а его героев называли аморальными и поверхностными. Некоторые считали его талант неразвитым, а саму поэзию – совершенно лишённой художественной ценности.
Несозревшее дарование и печальная тень Пушкина
Одна из самых серьёзных претензий к Лермонтову заключалась в том, что его творчество слишком сильно зависело от предшественников, в частности от Пушкина. Барон Егор Розен, известный критик и литератор, утверждал, что Лермонтов не самобытный автор, а подражатель без собственного стиля, что его произведения «несостоятельны» перед настоящей критикой.
Розен считал, что тексты Лермонтова не обладают художественной ценностью и являются лишь проявлениями незрелого дарования. Он писал, что они понравятся лишь молодым людям «в тот период жизни, когда дикое и отрицательное производит <…> прельстительное впечатление». Дескать, никто из настоящих «блюстителей русского Парнаса» не будет жалеть, если столь горькое и нехудожественное направление поэзии пресечётся.
Такого же мнения придерживался князь Пётр Вяземский, который также отмечал отсутствие оригинального взгляда у Лермонтова. Современники постоянно сравнивали его творчество с пушкинским, считая Лермонтова лишь неудачной копией или тенью великого гения. Однако спустя годы именно Лермонтова стали считать продолжателем русской литературной традиции, а его произведения стали бессмертной классикой.
Ошибки и «авторская глухота»
Критики часто находили у Лермонтова стилистические недочёты в творчестве. Максим Горький обращал внимание на то, что у поэта встречаются нелепости, которые трудно исправить. Он назвал это явление «авторской глухотой» и подчеркнул, что подобные ошибки свойственны даже великим писателям, но не перестают быть ошибками. По словам стиховеда Александра Квятковского, в текстах Лермонтова встретились смысловые ошибки, которые говорили о слабости поэтического слуха. В пример он приводил небрежную метафору, в которую закралась фактическая ошибка:
Квятковский отмечал, что грива растёт у льва, а не у львицы, и расположена она на шее, а не на хребте. Историк литературы Лев Пумпянский находил множество ошибок в поэме «Сашка». К примеру, он говорил, что Кремль в ней «описан несовместимыми прилагательными „зубчатый, безмятежный“ (одно понижает предметный смысл другого, а по пушкинской норме соседствующие слова повышают соседством свой предметный смысл)».
Владимир Набоков заметил в поэме «Демон» стилистическую нелепость – «знакомый труп». Писатель язвительно отметил, что эта фраза не имеет логического смысла, поскольку человек может быть знаком с мёртвым только до его смерти. И добавил: «Это безумно смешно, потому что он, собственно, хотел сказать „труп знакомого“». Также Набоков критиковал Лермонтова за странные, порой нелепые повороты сюжета и бессмысленные подробности.
Грамматика Лермонтова также становилась объектом осуждения. Издатель «Отечественных записок» Андрей Краевский рассказывал, как прочёл стихотворение «Есть речи – значенье…» и упрекнул поэта: «Да здесь и грамматики нет – ты её не знаешь. Как же можно сказать, из пламя и света? Из пламени!». Лермонтов хотел порвать листок, но Краевский остановил его, решив напечатать как есть – «уж очень хорошее стихотворение». На это Лермонтов лишь махнул рукой: «Ну чёрт с тобой, делай, как хочешь». Подобные небрежности в его текстах находили и другие критики, усматривающие в этом нехватку внимания к элементарным языковым нормам.
Обвинения в неискренности и банальности
Лермонтова часто уличали в неискренности и искусственности. Барон Егор Розен отмечал, что многие произведения Лермонтова и даже «Молитва» представляют собой «кудрявые стихи», в которых есть нагромождение пошлых образов и нет «ни возвышенности, ни простоты». По его мнению, Лермонтов гнался за красивостями и создавал поэзию формально, без души. Отсутствие искренних эмоций многие критики объясняли неопытностью. Дескать, автор поверхностно описывает жизнь, поскольку не знает и не понимает её.
Осип Сенковский, издатель и литературный критик, писал, что Лермонтов говорит об обществе, свете, страстях, людях и своём времени, опираясь не на глубокие личные познания и наблюдательность, а собирая информацию по слухам, сплетням и книгам. И потому его рассуждения не выдерживают серьёзной проверки. Дескать, Лермонтов воображает, что понял «сердце человеческое – из разговоров в мазурке, будто может судить о человечестве, потому что глядел в лорнетку на львёнков, гуляющих по тротуару».
Сенковский утверждал, что суждения Лермонтова основаны на юношеских фантазиях. Этот упрёк не вполне справедлив – поэт многое пережил, особенно во время военной службы на Кавказе. Неискренность рождается не только из незнания жизни, но и из банальностей – в этом Лермонтов тоже был повинен, по мнению критиков. Так, Лев Пумпянский отмечал:
Выражения «дождаться сладкой минуты», «бросить сердце в омут шумной жизни», «отвергнуть коварные цепи света», «немое кладбище моей жизни» представляют собой пустые и безжизненные клише, которые в отрыве от текста не выдерживают критики. Они не стоят того, чтобы ими пользовались в поэзии.
Мрачность и аморальность
Лермонтову не раз предъявляли претензии за чрезмерную мрачность и пессимизм его стихотворений. Критик Степан Шевырёв сравнивал его творчество с чёрной тучей, внезапно налетевшей на голубое небо, и утверждал, что такие произведения вызывают тягостные чувства. Особо много нареканий вызвала «Дума», в которой автор размышлял о судьбе своего поколения и приходил к неутешительным выводам. Критики сочли этот текст слишком депрессивным, не оставляющим надежд.
Сам Лермонтов никогда не стремился к жизнеутверждающей поэзии. Его произведения действительно проникнуты тоской, но именно в этом заключалась их сила, его собственный авторский голос и стиль. В этом плане Лермонтов отличался от Пушкина, в творчестве которого, несмотря на трагизм, всегда сохранялась вера в гармонию. Он писал о мире, в котором нет места романтическим иллюзиям, где человек остаётся одинок в своих поисках смысла. Однако критики находили его скептицизм излишним и разрушительным. А ещё они обличали порочную мораль поэзии Лермонтова.
Издатель журнала «Маяк» Степан Бурачок осудил поэта за выражение «Любить… на время – не стоит труда!». Он считал, что подобные идеи недостойны высокой поэзии, что истинный поэт должен писать о вечных ценностях, а не о мимолетных увлечениях. Закономерно, что издателя возмутил и «Герой нашего времени»: он прировнял его к лёгкому чтиву. Бурачок утверждал, что все персонажи книги раздражающе однообразны, а сам Печорин – вымученный и надуманный персонаж.
Степан Шевырёв разделял этот взгляд и причислял Печорина «к числу тех пигмеев зла», которыми была полна «повествовательная и драматическая литература Запада». Литератор не видел в этом персонаже ничего, что было бы связано с чисто русской жизнью, он называл его «призраком, отброшенным на нас Западом, тенью его недуга, мелькающей в фантазиях» поэтов. Однако уже в XX веке стало очевидно, что роман Лермонтова предвосхитил развитие литературы. Там, где критики видели слабость, позже разглядели новаторство. Там, где они слышали подражание, обнаружился уникальный голос. Суд истории оказался милостивее, чем издатели и рецензенты журналов.
